Основной инстинкт

Обывателю в это, вероятнее всего, будет трудно поверить, но мир современного российского искусства живет по почти пуританским законам, а отсутствие в нем такой категории, как сексуальность (как в работах художников, так и в самих представителях арт-мира), всерьез обсуждается отечественными критиками. Если вдруг вы захотите украсить свою спальню чем-нибудь эдаким (мы намеренно не будет касаться здесь проблематики гендера, сексуальной эксплуатации и других популярных у художников левого направления тем), намекающим или вовсе откровенным, но не кисти неизвестного салонного эпигона Ватто или Опица, а авторства известного современного художника, вам придется основательно заняться поисками. Антикварные лавки, салоны интерьера и живописи предложат вам на выбор целый спектр «голеньких», от вполне благопристойных ню до того, что попадает под определение soft porn, но не каждая галерея современного искусства найдет что-то соответствующее подобному запросу в своих запасниках. Среди редких исключений — галерея pop/off/art, давно и целенаправленно работающая с авторами, интерес которых сосредоточен на темах чувственности и физической любви, — от классика Ростислава Лебедева, показавшего в 2009 году проект «Заветные сказки», до Григория Майофиса и Кирилла Чёлушкина. Основатель галереи Сергей Попов рассказал «Артгиду» о том, почему в России нет культуры восприятия подобного типа искусства и почему полезно смотреть на обнаженные тела. Строго 18+

Тициан. Венера Урбинская. 1538. Холст, масло. Галерея Уффици, Флоренция

Мне кажется правильным говорить о чувственности в моей галерее. Я совершенно, кстати, не боюсь и никогда не боялся последствий: ведь это нормально — открыто разговаривать о темах, по-настоящему волнующих человека, а не только о том, что навязывают политики. Темы чувственности, эротики и даже, если хотите, порнографии в искусстве вызывают неизбывный интерес во всем мире, но в России продолжают оставаться табуированной зоной, во многом потому, что у нас нет культуры восприятия подобного типа искусства. С одной стороны, в России никогда не создавалось в достаточном количестве произведений на эти темы, с другой — даже те авторы, которые намеренно пытались провоцировать и эпатировать через них, часто оставались незамеченными. Многие подобные работы растворяются во взгляде «зрителя», на них нет реакции, и все тут. Так, например, произошло с «Тотальной живописью» Александра Виноградова и Владимира Дубосарского — этот мощный и радикальный для своего времени проект когда-то прошел практически незамеченным.
 
Ростислав Лебедев. Чудесная мазь. Из проекта «Заветные сказки». 2008–2009. Папье-маше, яичная темпера.<br> Courtesy pop/off/art, Москва — Берлин

Да у многих ключевых российских авторов последних десятилетий эта тема присутствует со всей очевидностью: вспомните некоторые серии Дмитрия Гутова, Павла Пепперштейна, я уже не говорю про Олега Кулика. Дело не в том, как может показаться с первого взгляда, что на это есть потребители, что якобы эти вещи соблазняют коллекционеров. Это все поверхностные аспекты: сейчас и реклама соблазняет (посмотрите, насколько она насквозь порнографична, особенно в Европе), и медиа, и политика. Но художники через обнаженную, чаще женскую натуру (мужская в этом контексте — особый вопрос), через непосредственное изображение любовных актов указывают на глубинные вещи. Вот у нас любят рассматривать искусство в социальном плане, хотя по-любому первым является план метафизический: каждый человек рождается и умирает, и что происходит с ним после смерти, не знает никто. И все великое искусство так или иначе, прямо или опосредованно связано с этой тайной. В том числе с ней связано и чувственное искусство: секс — это зачатие, это борьба полов, это животный, основной, как ни крути, инстинкт, от него нельзя никуда деться, он встроен в человека. Поэтому-то этот физиологический аспект так важен для искусства: от храмовых комплексов Кхаджурахо и Ангкор-Вата до Курбе, не говоря уже о современном искусства, — эта тема присутствует везде. Я думаю, это реальная причина возникновения жанра ню в классическом искусстве: все художники, черт их дери, «хотели»; изображенная плоть — идеальный объект вожделения, сублимация, можно сказать, копуляции…
 
Григорий Майофис. Европейский дизайн. Из серии «Художник и модель». 2004. Бумага, печать Ван Дейк, тонирование. <br> Тираж 15. Courtesy pop/off/art, Москва — Берлин

Но в нашей культуре эта тема чудовищно маргинализирована: чувственность здесь всегда была загнана в самые темные закоулки сознания, и если и вырывалась оттуда, то чаще всего в патологических, уродливых формах — насилия, снохачества, обсценной лексики, которая вся носит генитальный характер. Половые органы называются отталкивающими, похабными словами или стыдливыми, выражающими умолчание; на русском языке с трудом возможно, не прибегая к мату, хоть как-то описать акт любви между людьми. И всегда так было, только не всегда считалось постыдным — примеры можно найти и в новгородских берестяных грамотах, и в фольклоре. Кстати, вся существующая для этого наша лексика имеет сугубо маскулинный аспект — грубо говоря, мы не можем нежно описать акт любви с позиции женщины, просто нет слов.
 
Аркадий Петров. Оранжевый камертон. 2013. Холст, масло. Courtesy pop/off/art, Москва — Берлин

С этим сложным контекстом и работают некоторые художники нашей галереи. Можно сказать, исправляют наши кармические перекосы, естество восстанавливают. Разумеется, мы показываем те проекты, в которых тема секса присутствует не ради самой темы, а раскрывает определенные художественные или социокультурные вопросы. Почти все наши проекты или серии такого рода балансировали на грани серьезного исследования, в котором затрагивались исторический, политический, языковой контексты секса и порнографии. Знаменитая серия Майофиса «Художник и модель» — это холодное лингвистическое исследование горячей темы; эпические панно из серии «У!Порно» Чёлушкина — это тоже не столько жестко, сколько весьма cool — в обоих смыслах слова. Эти вещи не предназначены для возбуждения, для возгонки чувств; если угодно, для последнего больше подходит абстрактный экспрессионизм. Но самый яркий и удачный пример — это, конечно, проект Ростислава Лебедева «Заветные сказки», на который мы получили целый спектр реакций. Кто-то на полном серьезе решил, что палехские художники продались растлителям-американцам, коллекционеры исторического Палеха соблазнялись на «клубничку» сюжетов, но в основном зрители и критики адекватно восприняли этот проект как умную и тонкую работу с табуированными, вытесненными зонами российского сознания и культуры. Эти сказки придумал сам народ, Афанасьев просто записал некоторые, реально их было в сотни раз больше, только они до нас не дошли. Но в то же время это эрогенные зоны — их только тронь! Аркадий Петров, выставка которого, собственно, и послужила основанием для этого разговора, тоже не так простодушен в своем восхищении красотой, как кажется на первый взгляд. Вроде у него везде присутствует эта чистая чувственность, которую мы ищем, вроде сплошные Венеры, советские и сегодняшние. Но вспомним, что он всю жизнь через чувственную тему работал с языком китча, и в каждой из картин здесь мы обнаружим интерес к этому языку. Он возникает даже непосредственно: вот этот цветной квадратик-камертон на холсте и в названии (оранжевый, малиновый и так далее) — он возник элементарно из-за того, что Петров не понимал, как назвать работы, чтобы это было не клише, не протокольно и не оскорбительно. «А как иначе ее назвать, — говорит он мне, — “Жопа в ракурсе” или “Вагина — вид сверху”?». Нет у нас слов в языке нормальных, мы ж не изъясняемся в жизни научными терминами! Так что всегда эта чувственность сплавлена с художественными вопросами и протеканием жизни во времени. А самое важное — в искусстве это никогда не буквально, это всегда метафора, поэтический перенос!
 
Кирилл Чёлушкин. Leonardo-Lihtenstein. Из серии «У!Порно». 2004. Пластик, графит. Courtesy pop/off/art, Москва — Берлин

А я вот пока готовил выставку, смотрел на все эти прекрасные обнаженные тела, подумал, что галерея, в отличие от других художественных институций, имеет много общего с роддомом: белое, стерильное пространство, в котором специально обученные ребята помогают хорошему искусству показаться на свет, шлепают его по попке и отпускают на волю. Так что если музей все чаще сравнивают с кладбищем, то у нас — родильная палата.
 
Григорий Майофис. Источник вдохновения. Из серии «Художник и модель». 2004. Бумага, печать Ван Дейк, тонирование. Тираж 15. Courtesy pop/off/art, Москва — Берлин
Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100