Надим Самман: «Искусство — игра между многими поколениями»
Надим Самман объявлен куратором V Московской международной биеннале молодого искусства, которая пройдет летом 2016 года на территории Трехгорной мануфактуры. В разные годы он был сокуратором 4-й Марракешской биеннале, вместе с Александром Пономаревым занимался «Павильоном Антарктиды» в Венеции, устроил выставку на острове Кокос в Тихом океане, где представил произведения искусства в качестве спрятанных сокровищ. Кроме того, он много занимался российским искусством, начиная с диссертации о московском концептуализме и заканчивая персональными выставками Игоря Макаревича и Елены Елагиной и Александра Пономарева. Для Московской биеннале молодого искусства он предложил пока звучащую достаточно загадочно тему «Глубоко внутри» — о процессах, которые происходят в современном мире. Работы участников биеннале, согласно синопсису, будут посвящены проблемами экологии и экономики и поднимут вопросы об опасностях новых технологий и социальной нестабильности. Марина Анциперова поговорила с Надимом Самманом о том, как он пришел от московского концептуализма к новым технологиям, о возможном формате предстоящей выставки, моральном долге куратора и о смысле существования Молодежной биеннале в целом.
Надим Самман, куратор Основного проекта V Московской международной биеннале молодого искусства. Courtesy пресс-офис V Московской международной биеннале молодого искусства
Марина Анциперова: В чем, на ваш взгляд, смысл существования именно Молодежной биеннале — кроме того, что она решает практические задачи институционализации молодых художников?
Надим Самман: С одной стороны, искусство открыто каждому — каждый может заниматься искусством, но, конечно, не все имеют доступ к тем структурам и институциям, которые помогают художникам выставляться. Современное искусство глобально, но не во всех своих сферах. Поэтому одна из важнейших целей таких профессиональных выставок, как биеннале молодого искусства, — дать голос новым художникам, помочь им получить внимание публики. Вот зачем она нам нужна.
М.А.: Но возрастной ценз в 35 лет — что он вообще значит?
Н.С.: Возраст, как и все, что служит критерием отбора, всегда довольно произволен, и в «возрастном» определении слова «молодой» для меня тоже очень много случайного. В недавнем прошлом человек в 35 лет являлся, бесспорно, зрелым, полноценным членом общества. Но в XXI веке понимание того, кто молодой, а кто — старый, полностью изменилось: люди в 50 и 60 лет ведут активную жизнь, принимают виагру и занимаются сексом. Но для биеннале критерий отбора необходим, и он должен соответствовать реальности — трудно было бы работать над проектом, где, например, выставлялись бы только художники, не имеющие выставочного опыта.
М.А.: Вы перечислили практические причины для существования биеннале. А есть ли, например, причины идеологические? И что, на ваш взгляд, представляет собой поколение современных молодых художников — тех самых, кому сейчас меньше 35 лет?
Н.С.: Эта практическая причина является и идеологической, и философской. Другой вопрос в том, почему мы предоставляем слово 35-летним. Позволяет ли наш проект говорить от имени всех молодых художников? В своей кураторской концепции я попытался выделить такие условия нашей жизни, на которые вынуждены реагировать все, кто живет в современном мире. Главное из этих условий — технологии, влияющие на каждого из нас и общество в целом. Это будет в центре повестки основного проекта биеннале, и я знаю, что многие художники до 35 лет также интересуются данными вопросами.
М.А.: В первые годы существования Молодежную биеннале делали молодые кураторы, затем был период, когда ей руководили их более старшие коллеги, в этом году биеннале снова пригласила молодого куратора. Катрин Беккер, куратор выставки 2012 года, говорила, что ее выставочный опыт позволит показать корни молодого искусства. А что можете дать проекту вы?
Н.С.: Я много работаю с музеями и галереями, но кроме этого у меня есть собственное независимое выставочное пространство в Берлине, Import Projects, куда приезжают художники со всего мира. Многим из них нет 35 — как и мне. Мы очень интенсивно работаем, так что я могу с полным правом говорить от имени этого поколения авторов.
М.А.: Ваша концепция основного проекта биеннале — в некотором роде об обратной стороне технологической утопии, о смещающейся границе между реальным и виртуальным, новой идентичности, экологических проблемах. Еще со времен учебы вы пытались переосмыслить постсоветский контекст, в котором нашла свое другая утопия — советская. Как вы пришли от одной темы к другой?
Н.С.: С российскими художниками я познакомился, когда изучал историю искусств: тогда меня интересовали определенное время и контекст, конкретное поколение художников московского концептуализма — как они работали, как были приняты западноевропейским обществом. Но когда перестаешь быть историком от искусства и становишься куратором, приходится «надевать другую шляпу»: если хочешь работать с актуальным искусством, нужно заниматься современными художниками, чтобы понимать главные темы сегодняшнего дня. Так технологии вошли в мою сферу интересов. Я оказался в Лондоне во время протестов 2011 года — все они происходили совсем рядом с моим домом. Протестующие держали связь друг с другом при помощи мобильных устройств и постоянно проверяли сообщения в своих телефонах. Так же себя вели и многие участники «арабской весны» — и здесь становится очевидно, что технологии совершенно изменили ткань города и общество. Вот почему говорить об этом так важно и даже необходимо: технологии сегодня являются одним из условий жизни в современном мире, и художники помогают это лучше понять.
М.А.: Многие ваши проекты сильно привязаны к определенному месту и контексту — «Павильон Антарктиды», открывшийся в Венеции, выставка на тихоокеанском острове Кокос. Как вы планируете соблюдать на Молодежной биеннале баланс между глобальным и локальным?
Н.С.: Для локальной специфичности есть свое время и место. Например, работы для 4-й Марракешской биеннале выбирались специально для тех мест, где они должны были выставляться, получилась абсолютно сайт-специфичная биеннале. Но это не значит, что каждая выставка должна быть такой. Сейчас я пытаюсь больше узнать о Трехгорной мануфактуре, ее истории, хочу проводить больше времени с этой архитектурной формой, чтобы понять, каким здесь может быть выставочный проект.
В последнее время меня действительно очень занимал контекст сайт-специфичности искусства, мне было интересно, как понятие искусства может мутировать, когда оно оказывается в пространствах, лишенных аудитории: на необитаемом острове или в Антарктиде, где живут только ученые. У нас с художником Александром Пономаревым была идея создать первую Антарктическую биеннале, привезти туда 200 художников с культурной миссией воспитывать ученых. С пространствами точно так же, как и со скульптурой: не нужно рассматривать их как статическое изображение, нужно постоянно перемещаться вокруг. А иногда нужно создать выставку в совершенно неприспособленном для нее пространстве или времени, чтобы понять ее жизнеспособность, — где-нибудь в Абу-Даби или, например, после конца света.
М.А.: Как же будет выглядеть искусство после конца света?
Н.С.: Выставить искусство в Антарктиде или на необитаемом острове — это способ исследовать искусство с внешней точки зрения. Через подобные проекты я многому научился, а художники, с которыми я работал, помогли мне понять, что у культуры нет края, нет того, что оказывается выброшенным за этот край. С московским проектом я собираюсь поступить иначе: мы отправимся с художниками глубоко внутрь. Вместо того чтобы думать о конце света, мы будем задаваться вопросом, что же искусство может сказать о современной ситуации, совершим путешествие через различные уровни культурной жизни в глубину.
М.А.: Все ваши последние проекты довольно морализаторские, с подчеркнутым вниманием к Земле, экологии, географии. Существует ли, на ваш взгляд, такая вещь, как моральный долг куратора?
Н.С.: Я никогда не принадлежал к какой-либо политической или идеологической системе и не пытаюсь в своих проектах отстаивать некую особую точку зрения. Есть кураторы, поднимающие одни и те же вопросы при помощи работ разных художников, но, я думаю, это скучно. В своей практике я исследую потенциал того, чем может быть современное искусство сегодня, и чтобы сделать это, я работаю со многими художниками, учусь у них и с большим уважением слежу за их творческим путем.
Искусство — игра между многими поколениями, это мяч, брошенный старыми мастерами, поймать который должны современные художники. В этом весь смысл и мораль, если для нее здесь есть место. Но искусство — это еще и удовольствие от возможности увидеть различные контексты под разными углами. Если мне удастся сделать это, моя работа — выставка — будет иметь больше значения для меня и, возможно, для кого-то другого.
М.А.: Иосиф Бродский в своей Нобелевской речи говорил о превосходстве эстетики над этикой: представление о добре и зле прежде всего категория эстетическая. А для вас что важнее?
Н.С.: В последнее время мне больше нравится материалистическая философия, которая не занимается метафизикой — а эстетика очень метафизична. Каждая работа на выставке для меня объект со своими собственными правами, а вся выставка — это не пространство репрезентации или репродукции. Искусство действительно существует там, имеет активную функцию. Выставка — это как вирус, который вы выпускаете в культурную жизнь, и он продолжает свое движение даже после того, как экспозиция закрыта. Это происходит не всегда, но иногда случается. Что касается моей философии… Одна знаменитая виолончелистка сказала: «У меня нет репетиций, я просто играю — всегда». Подобно ей, играю и я, и это единственная философия искусства, которая у меня есть.
М.А.: Киевская и Московская биеннале, состоявшиеся в этом году, экспериментировали с форматом — на них было много дискуссий, одновременно с которыми художники создавали свои работы. Не планируете ли вы расширить свой проект в эту сторону?
Н.С.: Конечно же, меня интересует все, что сопутствует художественной жизни, включая дебаты и публикации. Я действительно надеюсь, что дискуссии удастся включить в нашу программу, однако главной для меня все же остается выставка. Выставка — это не просто представление реальности или идей, которые существуют где-то еще. Это отдельное медиа, она имеет собственный язык и причины, чтобы существовать. У текста есть огромная ценность — связь с поэзией, философией и многим другим, но выставка имеет собственную силу, не меньшую.
М.А.: Как вы видите будущее своей профессии в мире, который начинают называть посткураторским? Станет ли кураторство более демократичным или, может быть, политически окрашенным?
Н.С.: Возрастающая демократизация, больший доступ к информации, ситуация, где каждый может быть куратором, — не тот вызов, о котором я волнуюсь. Я независимый куратор — не представляю конкретную институцию, не распределяю в этих институциях роли, но воплощаю в себе интересы, которые лежат между сложившимися точками зрения и стараюсь показать определенное видение настоящего момента. Я делаю выставку, и люди решают, интересно им или нет, и часто это оказывается интересно, потому что я работаю только с теми художниками, которые интересны мне самому.
М.А.: А что вы сами ждете от практики кураторства в будущем?
Н.С.: Я бы хотел, чтобы было больше открытых конкурсов для кураторов. Сейчас так много споров о том, нужно ли кураторам образование: это протест против сложившихся институций. Мы пишем книги, чтобы обозначить самих себя, чтобы предложить всем работать с нами. Эти книги легитимизируют нас в глазах фестивалей, музеев и так далее. Сегодня так много выпускников кураторских институтов, и для них должно быть больше возможностей. Московская биеннале молодого искусства устроила конкурс, и я с удовольствием принял в нем участие. В будущем должно быть больше таких событий.
